Жаклин Сьюзанн

Долина кукол

Часть I

АННА

сентябрь 1945

В день ее приезда столбик термометра поднялся до девяноста градусов. Нью-Йорк буквально дымился, словно разъяренный бетонный зверь, застигнутый врасплох не по сезону, сильной жарой. Но ни на жару, ни на замусоренную площадь, именуемую Таймс-сквер, Анна просто не обратила внимания. Она все равно считала Нью-Йорк самым восхитительным городом в мире.

Девушка в бюро по найму с улыбкой сказала ей:

— Ну, у тебя-то все будет о'кей, пусть ты и без стажа. Все хорошие секретарши сейчас работают по линии военных поставок. Платят там что надо. Только скажу тебе, подруга, что с такими внешними данными, как у тебя, я бы прямиком направилась к Джону Пауэрсу или Коноверу.

— А кто это? — спросила Анна.

— У них самые известные дома моделей в Нью-Йорке. Вот где я с радостью бы поработала, да только ростом не вышла и недостаточно худа. А ты — как раз то, что нужно.

— Думаю, мне лучше работать в какой-нибудь конторе, — сказала Анна.

— О'кей, но, по-моему, ты не в своем уме. — Она протянула Анне несколько листков. — Вот, это все хорошие направления, но сначала обратись к Генри Бэллами. Это крупный театральный адвокат. Его секретарша только что вышла замуж за Джона Уэлша. — Видя, что Анна никак не реагирует, девушка продолжила: — Только не говори мне, будто никогда не слышала о Джоне Уэлше! Он уже получил трех «Оскаров», и я сейчас прочитала, что он собирается вновь пригласить Гарбо на главную роль в своем фильме.

Анна с улыбкой заверила девушку, что никогда не забудет, кто такой Джон Уэлш.

— Теперь у тебя есть представление о положении дел и о том, с какими людьми тебе предстоит познакомиться, — продолжала девушка, — «Баллами и Бэллоуз» — контора что надо. Ведут дела с самыми крупными клиентами. А Мирне, девице, что выскочила за Джона Уэлша, до тебя ой как далеко. Так что ты моментально отхватишь себе то, что требуется.

— А что требуется?

— Парня… или даже мужа. — Девушка опять взглянула на заявление Анны. — Слушай, откуда, ты пишешь, приехала? Это ведь в Америке, да?

Анна улыбнулась.

— Из Лоренсвилла. Это у самого мыса, примерно в часе езды на электричке от Бостона. И если бы мне нужно было замуж, то я могла бы и там остаться. В Лоренсвилле все выходят замуж сразу же после школы. Но мне хотелось бы сначала поработать немного.

— И ты уехала из такого города? А вот здесь каждая ищет себе мужа. И я в том числе! Может, ты направила бы меня в этот Лоренсвилл с рекомендательным письмом?

— Ты хочешь сказать, что пошла бы замуж за любого? — удивилась Анна.

— Нет, не за любого. Только за того, кто смог бы купить мне роскошное бобровое манто, нанять приходящую уборщицу по дому и разрешил бы мне спать до двенадцати часов каждый день. А мои знакомые парни хотят, чтобы я не только продолжала работать здесь, но еще и выглядела бы в неглиже, как Кэрол Лэндис, и в придачу готовила бы им изысканные блюда.

Анна рассмеялась, а девушка добавила:

— Ладно, сама все увидишь. Вот подожди, втрескаешься в какого-нибудь здешнего Ромео. Могу поспорить, что сразу же рванешь изо всех сил на самый скорый поезд до своего Лоренсвилла. А по пути туда не забудь заскочить сюда и прихватить с собой меня.

Нет уж, в Лоренсвилл она не вернется никогда! Из Лоренсвилла она не просто уехала, она сбежала оттуда, чтобы не выходить замуж за какого-нибудь типично лоренсвиллского правильного молодого человека, сбежала от правильной и упорядоченной лоренсвиллской жизни.

Той самой упорядоченной жизни, какую прожила ее мать. И мать ее матери. В одном и том же чопорном доме, в котором добропорядочные семейства Новой Англии жили из поколения в поколение и где обитателей душила гнетущая упорядоченная атмосфера загоняемых вглубь эмоций, подавляемых душевных порывов, всегда надежно скрываемых и упрятанных за бронированной плитой на скрипучих петлях под названием «Благопристойное поведение».

«Анна, настоящая леди никогда не смеется громко». «Анна, леди никогда не плачет при всех». — «Но я же не при всех. А плачусь тебе, мама, здесь, на кухне». — «Но леди льет слезы только наедине сама с собой. Ты уже не ребенок, Анна, тебе двенадцать лет, и с нами в кухне сидит тетя Эми. А теперь ступай к себе в комнату».

И каким-то образом жизнь в Лоренсвилле заставила ее поступить в Рэдклифф. А ведь там были девушки, которые и смеялись, и лили слезы, и сплетничали, и напропалую вкушали все, как «возвышенное», так и «низменное», что, собственно, и составляет нашу жизнь. Однако они никогда не приглашали ее в свой круг, словно на ней висел огромный плакат: «Не приближаться! Холодная и замкнутая представительница Новой Англии». Анна все больше и больше уходила в мир книг, обнаруживая, однако, что окружающая ее действительность отражается в них: фактически автор каждой книги, которую она брала в руки, покидал свой родной город. Хэмингуэй жил то в Европе, то на Кубе, то на Бимини. Бедный потерянный талантливый Фитцджеральд тоже жил за границей. И даже «красный» грузноватый Синклер Льюис испытал не одно восхитительное увлечение и встретил свою любовь в Европе.

Бежать из Лоренсвилла! Просто-напросто бежать, и все. Это решение она приняла на последнем курсе колледжа и объявила о нем матери и тете Эми на пасхальных каникулах:

— Мама… тетя Эми… после окончания колледжа я еду в Нью-Йорк.

— Для каникул это ужасное место.

— Я намерена там жить.

— Ты обговорила это с Вилли Хендерсоном?

— Нету а зачем?

— Но вы же дружили с шестнадцати лет, и все, естественно, полагают, что вы…

— Вот именно. В Лоренсвилле все и обо всех всегда что-то полагают.

— Анна; ты говоришь на повышенных тонах, — спокойно заметила мать. — Вилли Хендерсон — славный молодой человек. Я училась в школе с его родителями.

— Но я не люблю его, мама.

— А мужчин и нечего любить, — это подала голос тетя Эми.

— Но разве ты не любила папу, мама? — В ее устах это прозвучало не как вопрос, а как обвинение.

— Ну конечно же; я любила его, — в голосе матери послышались возвышенные ноты. — Но тетя Эми имеет в виду, что… ну… мужчины устроены иначе. И поведение, и ход мыслей у них иные, чем у женщин. Взять, к примеру, твоего отца. Понять его было крайне трудно. Это был импульсивный, порывистый человек, он был не прочь выпить. Женись он не на мне, а на другой, он мог бы плохо кончить.

— Я ни разу не видела, как он пьет, — встала Анна на защиту отца.

— Разумеется, не видела. Ведь был сухой закон, я не держала в доме ни капли спиртного. Я отучила его от этой привычки, прежде чем он успел стать ее рабом. А вначале у него была масса дурных манер. Ты же знаешь — его бабушка была француженкой.

— У кого в жилах латинская кровь, те всегда немного сумасшедшие, — поддакнула тетя Эми,

— Папа вовсе не был сумасшедшим! — Анна вдруг пожалела, что не знала своего отца лучше. Казалось, что это произошло так давно… тот день, когда он вдруг пошатнулся прямо здесь, на кухне; Ей тогда было двенадцать лет. Не сказав ни слова, он тихо осел на пол и так же тихо умер, прежде чем успел приехать врач.

— Ты права, Анна. Твой отец отнюдь не был сумасшедшим. Для мужчины он был вполне приличным человеком. Не забывай, Эми, девичья фамилия его матери была Бэннистер. Элли Бэннистер в свое время училась в школе с моей мамой.

— Но, мама, разве ты никогда по-настоящему не любила папу? Я хочу. сказать, что, когда мужчина, которого любишь, обнимает и целует тебя, это должно быть восхитительно, разве нет? Разве с папой тебе никогда не было восхитительно?

— Анна! Да как ты смеешь задавать такие вопросы своей матери? — воскликнула тетя Эми.

— К сожалению, мужчина после женитьбы не ограничивается поцелуями, — сухо проговорила мать. И осторожно поинтересовалась: — А ты уже целовалась с Вилли Хендерсоном?